Зверь из бездны том I (Книга первая: Династия при - Страница 87

X. Но вот наконец, слово, в порядке очереди, доходит до божественного Августа. Он встает и произносит чрезвычайно сильную речь:

— Отцы-сенаторы, вы все свидетели, что с тех пор, как меня произвели в боги, я ни разу не брал слова. Я привык заниматься только моими собственными делами. Но я не в состоянии далее сохранять маску равнодушия и сдерживать скорбь, тяжелую боль которой делает еще острее горький стыд. Для того ли я водворил мир на суше и море? на то ли укротил гражданскую войну? для того ли упорядочил государство законами, украсил Рим строительством? Не нахожу достаточных выражений, отцы-сенаторы: все слова ниже моего негодования. Так что остается мне лишь одно — занять у Мессалы Корвина, блестящего оратора, его известную сильную фразу: «он лишил государство всех прав!» Отцы-сенаторы! Этот субъект, представший нам с таким видом, будто он и мухи не тронет, казнил людей так же легко и часто, как собака мочится. Но что уж! не мне говорить обо всех этих убийственных правонарушениях. Не достает слез на общественные печали, когда посмотрю на домашние бедствия. Итак, о первых я умолчу, а вторые благоволите заслушать.

Следует совершенно испорченная греческая цитата, которую я пропускаю, так как все ее толкования натянуты и нелепы.

Этот сударик, которого вы видите, десятками лет прятался за мое имя — и чем же отблагодарил меня? Умертвил двух Юлий, правнучек моих: одну казнил мечом, другую уморил голодом, — да правнука Л. Силана. Смотри, Юпитер: вина Силана, конечно, подобна твоей, — тебе будет неловко, если этот [лицемерный святоша] займет место в нашем кругу.

Скажи мне, божественный Клавдий, на основании каких законов ты осуждал на смерть всех этих мужчин и женщин, тобой умерщвленных? Ведь ты же ни о ком не произвел предварительного следствия, никому не дал представить оправдания, а сразу ставил приговор. Это ли суд правый? Нет, на небе так нельзя!

X. Вот Юпитер. Он правит множество лет. И что же? За все время он только сломал ногу одному Вулкану, которого

Ριψε ποδοξ τεταγων απο βηγου Θεσπεσιοιο,

(За ногу взял и швырнул от порога небесного дома.)

Когда он рассвирепел на жену, то, правда, подвесил ее [на воздусях], но — не убил же, господа? Ты же умертвил Мессалину, которой я приходился двоюродным прадедом, как тебе прихожусь двоюродным дедом. Что? говоришь: ты ничего не знал? Да разразят тебя боги: то, что ты казнил, даже не зная о казнях, еще подлее, чем самые казни твои! Он шаг за шагом шел по стопам покойника Кая Цезаря. Тот умертвил тестя: этот — и тестя и зятя. Кай Цезарь запретил сыну Красса носить фамильный титул Великого, — этот Крассу титул возвратил, а голову снял. В одной только этой семье он погубил Красса Великого, Скрибонию, Тристионию, Ассариона: все это — коренная знать, а в особенности Красс: он был такая дубина, что даже годился бы в цари.

Подумайте, отцы-сенаторы, какое чудовище возмечтало втереться в число богов. И вы хотите произвести его в боги? Да посмотрите вы на него ведь, с этакой фигурой можно родиться только по гневу богов. Словом: пусть он произнесет три слова подряд, как путный человек, — и я закладываю себя самого ему в рабство! Кто будет поклоняться этакому богу? кто в него уверует? И, наконец, если вы станете мастерить подобных богов, не остаться бы вам у людей без веры, что вы сами-то боги? Резюмирую. Отцы-сенаторы. Если я в среде вашей вел себя порядочным богом, если я еще ни по какому поводу не позволял себе высказываться с такой резкостью, примите это во внимание и отомстите мои обиды. К порядку же дня я предложу нижеследующее:

И прочел уже по писанному:

— Так как божественный Клавдий умертвил тестя своего Аппия Силана, двух зятьев: Помпея Великого и Л. Силана, свекра дочери своей Красса Frugi, [дурака], который походил на него самого, как яйцо на яйцо, Скрибонию, свекровь дочери своей, Мессалину, жену свою, и прочих, имена коих не поддаются исчислению, то я полагал бы: 1) составить по делу его обвинительный акт по статье высшей меры наказания, 2) судить его немедленно, без отсрочки [по случаю октябрьских вакаций], 3) — и прежде всего: немедленно распорядиться его высылкой — за пределы неба в месячный срок, а с Олимпа — в трехдневный.

Сентенцию Августа сенат принял с овацией. И не успел он опомниться, как Килленийский бог уже схватил его за шиворот и потащил вниз в ад:

Illue unde negant redire quemquam.

(Место, откуда никто, говорят, не вернется.)

XI. Вот уже спустились они в Священную улицу. Тут Меркурия взяло любопытство: по какому случаю такое огромное стечение народа? уж не Клавдия ли хоронят? Кортеж был неслыханно великолепный, не даром денежки истратили, — с первого взгляда видать было, что бога хоронят.

Духовных оркестров — флейтистов, роговой музыки, всевозможных медных инструментов — набралась такая орда, такое сборище, что, [как взревели они все вместе], то даже Клавдий расслышал. Все были в духе, всюду звенел смех. Снующий по улицам народ римский имел такой вид, будто только что вышел из рабства на свободу. Агафон и кучка адвокатов плакали и, надо отдать им справедливость, от чистого сердца. Юрисконсульты помаленьку высовывали нос из темных нор своих: бледные, тощие, в чем душа держится, с физиономиями людей, которые только что воскресли из мертвых. Один из них, завидев группу адвокатов, которые, повесив носы, горько оплакивали гонорары свои, подошел и сказал [злорадно]:

— А что? Говорил я вам: не все вам, котам, масленица!

Non semper Saturnalia erunt!

Клавдий, когда увидал свои похороны, начал догадываться, что он умер. [Да и трудно было не догадаться]: такой разноголосной катавасией (μεγαληγορια) гремели поминальные пении, в размере анапеста.