Зверь из бездны том I (Книга первая: Династия при - Страница 85

V. Что затем произошло на земле, излишне рассказывать: сами отлично знаете, да и напрасный труд спасать от забвения то, что общественный восторг прочно запечатлел в памяти сердец. Никто не забывает о днях своего счастья. А вот послушайте-ка, что было на небе. В достоверности рассказа, вы помните, у меня есть свидетель.

Вот — доложили Юпитеру, что пришел кто-то длинный, изрядно седой, не весть на что ворчит — должно быть, грозится, потому что, не переставая, [как болванчик], трясет головой, — и пребезобразно загребает правой ногой.

Спросили мы его: да вы кто — какой народности? Отвечает каким-то нелепым бормотанием, голос предикий, невозможно понять, что за язык такой. Однако ясно — ни он грек, ни он римлянин, ни человек, из какой другой национальности до сих пор известной.

[В таком недоумении] Юпитер приказывает Геркулесу, который, в своем качестве всемирного путешественника и землепроходца, предполагается знатоком всех народностей, — пойти и допытаться, из каких будет этот пришелец. При первом взгляде на последнего, Геркулес струхнул таки немножко, — даром, что его не смущали страхом даже чудовища, [которых высылал против него гнев] Юноны. Зазрив этакую невиданную рожу и ничему неподобную походку, заслышав голос хриплый и заикающийся, несвойственный никакому земному зверю, — а так разве тюлени ревут, — Геркулес подумал было:

— Никак мне предстоит совершить тринадцатый подвиг?

Но, вглядевшись пристальнее, распознал, что перед ним как будто что-то вроде человека. Тогда он подступил, приосанясь, и заговорил уж, конечно, как свойственно греченку, — из Гомера:

«Τιξ ποφεν ειξ ανδρον, ποϑι ιοι πολιξ»

(Кто ты? откуда взялся? где народ твой и город?)

Услыхав эти вопросы, Клавдий очень обрадовался. — Э! да здесь водятся филологи! — подумал он и окрылился надеждой, что, пожалуй, тут ему удастся найти каких-нибудь читателей и критиков для своих «Историй». Так что и сам он, рекомендуя себя Цезарем, [пустил пыль в глаза] гомеровским стишком:

«Ιλιοϑεν με φερον ανεμοξ Κιϰονεσσι πελασσεν».

(Из Илиона примчал меня ветр к берегам киконийским.)

Хотя более к лицу ему был бы следующий правдивый стих, — тоже гомеровский:

«Ενϑα διγων πολιν επραϑον, ωλεσσα δαυιοιυξ»

(Город я там разорил и убил обывателей много.)

VI. Ему удалось было произвести этой бесстыжей басней впечатление на доверчивого Геркулеса, да, [на беду его], оказалась там богиня Лихорадка. Она одна покинула храм свой, чтобы проводить Клавдия. Все остальные боги предпочли остаться дома в Риме.

— Этот господин, — вступилась она, — врет от первого до последнего слова. Это я тебе говорю — [а мне ли не знать?] — что лет я с ним жила неразлучно! Он уроженец Лиона (Lugdunum), ты видишь перед собой перегрина из муниципии Мунация Планка. Уж ты поверь мне: он родился в шестнадцати милях от Вьенны и самый настоящий галл. Вот почему он, как и следовало галлу, успел ограбить Рим. Повторяю тебе и настаиваю: [парень] этот родился в Лионе, где много лет царьком пановал (regnavit) Лициний. Ты сам, топтавший всевозможные дороги земли гораздо больше любого профессионального погонщика мулов, должен знать этих лионцев, а, следовательно, и то, что дошагать от Ксанфа до Роны это — довольно таки миль!

Закипел тут Клавдий от гнева и пошел урчать и бормотать по своему. Что он говорил, того никто не понял. А он, между тем, приказывал арестовать Лихорадку: это указывал тот обычный жест руки, только в единственном этом случае и твердой, которым он осуждал людей на смертную казнь. Он повелевал и требовал, чтобы Лихорадке отрубили голову. Но — можно было подумать, что вокруг него все одни его вольноотпущенники: до такой степени никто не обращал на него внимания.

VII. Тогда Геркулес сказал ему:

— Слушай ты: довольно ломать дурака. [У нас тут шутки плохи]. Здесь, — на что мала мышь, а и та перегрызает железо. Живее говори мне всю правду, не то я повытрясу из тебя дурь-то.

И, чтобы жесточе припугнуть, стал в позу трагического актера и — давай декламировать:

Ну, шевелись, говори, где родился и кто ты породой,

Или дубина моя тебя тотчас в могилу вколотит.

Много свирепых царей укокошил я палицей этой!

Что ты лопочешь там под нос себе непонятною речью?

Родина где — отвечай? Что за край породил этот череп,

Вечно трясущийся?.. Шел я, помню, в далекое царство

Биться с трехтелым царем, чтоб оттуда, с Гесперского моря.

Чудное стадо пригнать ко стольному граду Инаха.

Видел тогда я хребет, двумя окаймленный реками —

Солнце напротив его утром зарю зажигает:

Холм тот Родан-богатырь огибает бурливой рекою,

Встречно ж, — с трудом выбирая, где ток свой направить —

Тихий Арар омывает брега неглубокой волною.

Ты уж не в том ли краю обрести умудрился отчизну?

Все сие Геркулес прокричал с достаточным апломбом и зычным голосом, однако, в глубине души чувствовал себя не в своей тарелке и побаивался таки μορού πληγην [не поймать бы дурацкую плюху]. Клавдий, как скоро заметил, что имеет дело с мужчиной дюжим, оставил свои глупости. Он понял, что это только в Риме никто не мог стать с ним на равную ногу, а здесь ему подобной лафы не дождаться: каждый петух — богатырь на своей навозной куче! И тогда, насколько можно было понять, что он плетет, Клавдий произнес речь как будто такого содержания:

— А я было думал, что ты Геркулес, храбрейший из богов, окажешь мне протекцию у остальных твоих товарищей и — в случае, если бы от меня потребовали поручителя к удостоверению моей личности (notorem), я собирался указать на тебя, так как ты меня отлично знаешь. Поройся-ка в памяти: ведь, это я — тот самый, кто [надоедал] тебе, разбирая перед храмом твоим судебные тяжбы — по целым дням, не щадя себя даже в [каникулярные] месяцы, июль и август. Тебе известно, сколько неприятностей претерпевал я там [одним уже тем], что денно и нощно слушал прения адвокатов. Попади ты в подобные обстоятельства, то, хотя ты молодец и охотник блеснуть трудным подвигом, ты предпочел бы [вторично] вычистить Авгиевы конюшни: ты не мало перевозил навоза, но я много больше тебя! Но, так как я хочу...